Ковроуспех

Ковров на квадратный метр поверхности нашей квартиры было больше, чем у персидского шаха. Ковры лежали на полах, свисали со стен, покрывали мебель. Ковры изолировали звуки соседей от нас, нас от соседей, собирали пыль и сохраняли тепло. Ковры со своими причудливыми узорами служили мне непроходимыми джунглями и железной дорогой, а родителям — символом успеха и удачи, поскольку обретение (в ходу был термин “достать”) этих предметов интерьера было сопряжено с определёнными трудностями.

Трудности решала тётя Нина, повелительница возможностей, работавшая на ПодольскШвейМаше. На возможность “достать” ковры и другие ценности тётя Нина меняла возможность “достать” швейную машинку. Машинок Швеймаша производила несколько больше, чем ценностей, помещающихся в тётю Нину, поэтому волшебными возможностями пользовались также её друзья и ближайшие родственники.

Я почему-то хорошо запомнил, как мы с мамой попёрлись за очередным сра…, простите, страшно необходимым ковром куда-то в невероятную даль за четыре квартала от дома и там долго играли в шпионов, с чёрного хода добывая этот ковёр, поскольку знание о наличии ковра в магазине следовало скрывать от широкой публики, не такой успешной и удачливой.

Мама и тётя Нина родились в Рязанской области, но достигли вершин географического успеха, осев в Москве и Подмосковье соответственно. Тётя Вера, их двоюродная сестра, в своём успехе ограничилась областным центром и раз в несколько месяцев ночевала у нас на ковродиване, привозя с собой порцию фольклора с выраженной “я” (“у нас в Рязани грябы с глазами, их ядят, они глядят”) и увозя обратно жёсткую колбасу салями с другими деликатесами, в отличие от грябов, недоступными простому рязанскому обывателю.

Ещё был заморский фрукт “бананы”, за которым очередь была как в мавзолей (такая же длинная, но гораздо медленней), и другие редкости, однако одних ковёрных воспоминаний мне достаточно, чтобы не хотеть реставрации СССР ни в каком виде. И всего прочего социалистического в том числе.