Сан Саныч любит спросить “что имел в виду автор?” Он учит детей языку и литературе, поэтому понятная профдеформация, тем более, что сам он умеет при чтении видеть неожиданное. Такое, о чём обычно читатели не задумываются, например, взять Некрасова:
Протагонист выходит из леса и начинает докапываться до ребёнка: как тебя зовут? а лет тебе сколько? а папа у тебя кем работает? Ребёнок что-то подозревает и отвечает скупо и недружелюбно (“ступай себе мимо”). Тут Сан Саныч задаёт вопрос самому повествователю: а что ты делал в лесу в мороз? Кто ты такой, вообще? И в конце концов складывается впечатление, что от маньяка мальчика спас только стук топора дровосека.
Я люблю читать в традиционном смысле, глазами по буквам, радиоспектакли ушами я воспринимаю плохо. Некоторые аспекты на письме передаются объективно лучше, скажем, решил я перечитать “Двенадцать стульев”, но не в классическом варианте, а в авторском, где текст, удалённый цензурой, выделяется курсивом для лучшего понимания. Ожидая махровую антисоветчину, я с удивлением читал про дореволюционные похождения Ипполита Матвеевича, вырезанные целыми главами по неясной причине.
Разгадка пришла, когда коварный редактор убрал диалог “— А вы помните, Ипполит Матвеевич? — говорила Елена Станиславовна. — А вы помните, Елена Станиславовна? — говорил Ипполит Матвеевич.” Ещё с царских времён писатели получали оплату в соответствии с объёмом написанного, а цензоры иногда руководствовались соображениями банальной экономии.
Подобно современным копирайтерам, льющим воду на мельницу псевдожурналистики, автор вполне мог иметь в виду просто собственную выгоду, а не какой-то тайный смысл.
Leave a Reply